*** 

И тогда один из судей города вышел вперед и сказал:

Скажи нам о Преступлении и Наказании.

И он ответил, сказав так:

Когда дух ваш уходит бродяжничать, как игрушка ветров, вот тогда-то вы, одинокий и незащищенный, и совершаете злодеяние против других, а значит, и против себя.

И за это плохое, что вы совершили, вы должны набраться терпения и ждать, постучавшись, у ворот, что открыты только для благословенных.

Как океан, велика божественная часть вашего Я;

Она всегда остается неоскверненной.

Но, как эфир, она держит на себе только тех, у кого есть крылья.

И на солнце похожа божественная часть вашего Я;

Она не знает путей, которыми пробирается крот, или нор, по которым ползают змеи.

Но божественное вашего Я живет не одно в вас.

Многое в вас еще от человека и многое даже от того, кто был еще до него, то, что живет бесформенно в вас от вашего предка-пигмея, бродит сонно в тумане, стараясь проснуться.

Но только с тем, что в вас Человек, говорю я, ведь не божественное вашего Я и не часть его, что от пигмея, а только то в вас, что от Человека, знает, что есть преступление и каково за него наказание.

Часто слышал я - вы говорили о том, кто сделал зло, так, будто он не был одним из вас, а был для вас странник, пришелец из мира другого.

А я говорю, что как святой и праведный не может подняться выше самого высокого, что есть в каждом из вас, так и злой и слабый не может пасть ниже самого низкого, что также есть в каждом из вас.

И как лист одинокий не становится желтым без молчаливого согласия целого дерева, так и обидчик не может сделать плохое, если все вы не желаете того же тайком.

Ведь не одиночками, а как процессия идете вы все к божественному вашего Я.

И вы одновременно и путник, и ваша дорога.

И когда один из вас падает, он падает за тех, кто позади, чтобы те не споткнулись о камень.

Да, но он падает из-за тех, кто впереди, кто, хоть и силен в ногах и проворен, все же не убрал камень с дороги.

И скажу еще то, что будет вам не по нраву:

Убитый не свободен от ответственности за убийство свое, и ограбленный не безвинен за то, что ограблен.

И праведный не может отгородиться от дел греховодника, и тот, у кого чистые руки, - не чист в делах обманщика.

Да, виновный часто сам - жертва пострадавшего, и еще чаще осужденный несет свое бремя за тех, кто остался без греха и кого не винят.

Но нельзя отделить справедливое от несправедливого и хорошее от греховного, потому что они всегда едины перед лицом солнца, как белая нитка и черная, свитые вместе.

И когда порвется черная нитка, ткач не только осмотрит весь уже сотканный материал, а также проверит и ткацкий станок.

И если кто-то из вас возьмется судить о чьей-то неверной жене, пусть он взвесит и сердце мужа ее на весах, и измерит душу его по всем меркам.

И пусть тот, кто готовит плетку обидчику, всмотрится в душу того, кто обижен.

И если кто из вас будет наказывать от имени праведных, готовый обрушить топор на дерево зла, пусть он всмотрится и в корни его;

И, конечно, он найдет там корни зла, но найдет он там также и корни добра, корни полезного и корни вредного свитыми вместе в тишине сердца земли.

И вы, судьи, желающие быть справедливыми, что за приговор прочтете вы тому, кто чист телом, но вор в душе?

И что за наказанье наложите вы на того, кто убил физически, но прежде сам был убит другими в душе?

И как вы накажете того, кто по делам своим - обманщик и угнетатель и в то же время сам - жертва обмана и жертва насилия?

И как вы накажете тех, чье раскаянье стало большим уже, чем то, что они совершили?

Ведь разве раскаяние не есть то, что как раз и хочет получить от виноватого правосудие, которому вы рады служить?

И все же вы не можете дать раскаянье невиновному иль отобрать его от сердца виноватого.

Неумолимо будет приходить оно ночью, чтобы человек мог проснуться и взглянуть на себя.

А вы, стремящиеся понять справедливость, как вы поймете ее, не взглянув на дела все в полном свете дня?

Только тогда вы поймете, что тот, кто стоит, и тот, кто упал, -- всего лишь один человек, находящийся в сумерках между Как быть с калекой, ненавидящим танцы?

Как быть с влюбленным в хомут свой домашним волом, для которого гуляющие по лесу лось и олень - только бродяги без дома и племени?

Как быть со старым змеем, который уже не может сбросить свою старую кожу и поэтому называет всех других, кто ее сбрасывает, голыми и бесстыжими?

И как быть с тем, кто приходит самым первым на свадебный пир, а когда, наевшись, устанет - уходит, говоря, что все пиры - это лишь нарушенье порядков, а те, кто пирует, нарушают законы?

Что я скажу о них всех - только то, что они хоть стоят в лучах солнца, но на солнце смотрят их спины?

А они видят лишь свои тени, и тени свои принимают они за законы.

И что для них солнце, если не простой создатель теней?

И разве признанье законов для них не есть лишь падение ниц, чтоб ползти по земле вдоль их теней?

Но вы, кто идет лицом к солнцу, - разве рисунки на бренной земле остановят вас?

И вы, кто в дружбе с ветрами, - нужен ли вам флюгер вертлявый, чтоб указать ваш путь?

Какой закон человека свяжет вам руки, если вы сами, сбросив хомут свой, не тронули тюремные двери других?

Какой закон человека испугает вас, если, танцуя, вы не спотыкаетесь о кованые цепи других?

И кто осудит вас, если вы сорвете с себя одежды, но не бросите их на дороге другого?

Люди Орфалеса, вы можете заставить замолчать барабан и ослабить струны лиры, но кто может приказать жаворонку замолчать?